г. КУРЧАТОВ

Город был жутко секретный. Не обозначенный на картах, он, как водится, даже названия не имел. То есть все-таки имел, но только для внутреннего пользования, а для общего— почтовый ящик номер такой-то. Как водится, обнесен он колючей проволокой (лучшей гарантией, как считается с момента ее изобретения, сохранения всяких тайн), как водится, впустили нас в Город через контрольно-пропускной пункт после придирчивой проверки паспортов (корреспондентские удостоверения и смотреть не стали), сверив фамилии с неким списком, утвержденным в Москве. Таков порядок…

Итак, мы пересекли границу Семипалатинского ядерного полигона, в пределах которого располагался и сам Город, его столица. Все здесь казалось обычным: телята и овцы, пасшиеся по обочинам шоссе, встречные машины, побеленные дома без признаков архитектурной мысли, школьники с портфелями, мамаши с детскими колясками, лента реки под крутояром... Потом мы летели на вертолета над полигоном к месту последнего подземного ядерного взрыва.

Через иллюминатор я видел под нами степь— пустую, безжизненную. Серые высохшие травы щетинились из серой почвы, навевая тоску.

В пейзаже появились буровые вышки.

Одна, вторая, третья— много "Что они тут ищут?" — недоуменно подумал я. Потом вышки остались позади, вновь долго ничто не нарушало унылого однообразия степи, пока вертолет не опустился в заданной точке. Живо, не дожидаясь остановки винтов, попрыгали из его грохочущего чрева и осмотрелись Земля тут по всем направлениям змеилась трещинами шириной в ладонь и более, метрах в пятидесяти от нас торчали из нее в наклонном положении какие-то столбы, по вздыбившимся буграм почвы тянулись десятки кабелей, уходивших к вагончикам или, может быть, строениям, видневшимся примерно в километре от нас.

— Там,— показал в сторону строений начальник Семипалатинского полигона генерал-лейтенант Ильенко,— установлена регистрирующая аппаратура, а сам эксперимент проходил здесь. Прошу за мной…

И все направились к полу поваленным столбам.

Сгрудившись, мы стояли над устьем скважины (вот для чего буровые вышки, догадался я), надежно закрытой, забетонированной на всю свою полукилометровую глубину (из бетона торчал лишь кусок трубы с выползающими из нее свитками кабеля), и слушали комментарий генерала. Он был прост, точен, словно воинская команда.

— Бурится сначала скважина, затем по трубе на заданную глубину, но не менее чем на пятьсот метров, опускается “изделие”, скважина плотно закупоривается, подается команда к началу эксперимента, который фиксируется специальными приборами до миллионных долей секунды. Вот и все.

Когда атомную бомбу элегантно именуют "изделием", словно заурядные штаны в портновской мастерской, а разрушительной непредсказуемой силы взрыв, заставляющий землю лопаться, вызывающий в эпицентре девяти балльное землетрясение, отзвуки которого доходят до Семипалатинска или Павлодара, не менее элегантно камуфлируют словом “эксперимент”, то невольно становится не по себе. Я смотрел на поверженные столбы, мотки спутанных кабелей, вздыбленные бугры на земле, трещины, в которые проваливалась нога. Что же происходит там, в глубине? Нормальный человеческий разум вообразить это не в состоянии. Во что спрессовывается под землей зловещий ядерный гриб, известный нам по фотографиям наземных взрывов? Не вырывается ли наружу губительная радиация, не проникает ли в грунтовые воды, а с ними в корни растений? И куда девается колоссальное количество газов, образующихся при подземном ядерном взрыве? Я спросил об этом генерала Ильенко, и Аркадий Данилович будничным голосом пояснил:

— Все элементы изделия в ходе эксперимента полностью выгорают. Газы действительно образуются, но они инертны, поэтому называются еще благородными. Они постепенно истекают, а атмосферу, исчезают бесследно

— Через эти трещины?

— И через трещины тоже.

— Но почему-то благородные газы при последнем испытании вызвали панику среди населения поселка, отстоящего от полигона на десятки километров. Поскольку газовый выброс резко повысил уровень радиации?— спросил не без сарказма Олжас Сулейменов, вставший во главе общественного движения "Невада", выступающего за прекращение испытании ядерного оружия во всем мире, за закрытие Семипалатинского полигона (движение названо “Невада” в надежде на то что американские противники ядерных испытании. Возможно, назовут свое движение, допустим, "Семипалатинск")— Причем случай тот ведь не единственный?

— Выходы газов при проведении экспериментов неизбежны, но, повторяю, они безвредны. Просто в тот день вдруг резко переменилось направление ветра, и выброс понесло на поселок. Впрочем, уровень радиации поднялся незначительно, и повышение его было кратковременным. Вообще же радиационная обстановка на полигоне нормальная. Настолько нормальная, что на его территории пасутся отары овец. Да вы сейчас сами в этом убедитесь.

Подполковник Смагулов поднес свой дозиметр к устью скважины, и мы стали ждать, “что он покажет. Стрелка качнулась и застыла на отметке в 12 миллирентген.

— Видите,— сказал Смагулов.— это гораздо меньше, чем, допустим, в больших городах в Москве, например.

Измерения у земляных трещин в двух-трех местах повторили ситуацию с абсолютной похожестью. Направив выданный мне дозиметр-авторучку в то же место, я посмотрел в застекленное окошко. Стрелка прибора намертво застыла на нуле, и я догадался, что мне посчастливилось получить самый оптимистический дозиметр, может быть и самый отважный (чихал он на всякую радиацию). Впрочем, кое-что рождало сомнения. Если благородные газы столь чисты, то почему же их поток вызвал-таки изменение радиационного фона, хотя, по словам генерала, и незначительное? Изменение в поселке было, кому зафиксировать. А если бы ветер дул в другую сторону, то никакого переполоха вообще бы не было, потому что в другой стороне живут чабаны, дозиметрами не оснащенные. Интересно, часто ли ветер дул в другую сторону? Но кто ответит на такой вопрос? И я спросил о другом.

— Скажите Аркадий Данилович, сколько взрывов, извините, экспериментов, произведено на полигоне с момента первого испытания 29 августа 1949 года?

— Такими данными не располагаю,— удивил ответом, генерал,— могу только

сказать, что примерно вдвое меньше, чем американцы.

— Можно ли узнать, сколько стоит один взрыв?

— Трудно сказать. Американцы, проводившие совместно с нами эксперимент, затратили приблизительно 25 миллионов долларов. Мы, видимо, несколько меньше

"Здесь очень заботятся о флоре и фауне. На обочине дороги даже стоит плакат с призывом к автомобилистам “Берегите природу”. Далее, однако, щиты не столь благодушные, скорее пугающие. Один указывает на ближайшее атомное убежище, другой изображает план эвакуации, третий призывает не подбирать металлических предметов в связи с опасностью радиоактивности. Это не национальный парк, это полигон 320 тысяч гектаров земли, песка, скал и гор служат техникам и ученым, проводящим ядерные испытания".

Разумеется, это не о Семипалатинске,— о Неваде пишет итальянский журналист Клаудио Гатти. Привожу эту выдержку, не получив ответа на вопрос о том, какую площадь занимает наш ядерный полигон. Вообще странно, что мы подчас рьяно храним “секреты”, известные всему миру. Храним, получается, от своего народа? Если на снимках из космоса можно рассмотреть даже бортовой номер машины, то полигон под Семипалатинском с его буровыми вышками. дорогами, техникой и секретным городом видимо, и подавно Впрочем, как и полигон в Неваде… Нам не разрешили посетить одну из штолен, где тоже проводятся - эксперименты" (генерал Ильенко сказал, что не имеет на это полномочий). Но американцы (журналисты и специаписты-ядерщики) там были, причем в гораздо более представительном составе (нас было четверо, их— несколько десятков человек) Нам же не показали даже фильм об испытаниях.

Секретомания доходит до смешного… Может быть, это отголоски того времени, когда здесь систему допуска к работам осуществлял какое-то время лично Берия (мне показали дом, где он жил), когда все документы писались только от руки и только в одном экземпляре. Понимаю, какими соображениями диктовалась тогда обстановка строжайшей секретности. Сейчас-то время другое?.. Пора переходить от логики безумия к логике разума, доверия. Понятно, что взаимное доверие так просто не возникнет. Его развитие должны подтолкнуть гласность открытость, взаимные контроль и проверка. Причем гласность не в последнюю очередь и перед собственным народом. Почему жители Семипалатинска не знают радиационную обстановку в своем городе каждодневно, а не только из сообщений ТАСС в дни экспериментов? Это незнание рождает самые нелепые слухи. Почему бы рядом с термометром на одной из городских площадей не поместить дозиметр? Почему население заранее не предупреждается о предстоящих взрывах, (генерал Ильенко сказал, что предупреждаются письменно первый секретарь обкома партии и председатель исполкома), а люди узнают о них в ту самую секунду, когда сотрясается жилище, раскачивается люстра под потолком и звенит посуда в шкафах. Тоже секрет?

Мы помним, что не так уж давно секретными были предстоящие запуски космонавтов. Теперь о них говорят заранее, и ничего страшного не случается. Борис Иванович Гусев, главный врач медицинского подразделения, призванного контролировать обстановку вокруг полигона, утверждал, что в дни проведения эксперимента у людей резко обостряются обычные болезни— нервные, сердечные, язвенные, печеночные и т. д. Объясняет он это психологическим шоком. Борис Иванович— абориген, мальчишкой видел и запомнил на всю жизнь зловещие атомные грибы после наземных атомных взрывов под Семипалатинском. Он утверждает, что неизвестно еще, какой след они оставили на здешней земле, потому что никто не проводил целенаправленных исследований.

Нас все время уверяли в полной безопасности полигона. А как там с этим у них, в Неваде? Снова обращусь к свидетельству итальянского коллеги "Все утверждают: невадский центр испытаний — одно из самых безопасных мест в мире. "Мы продырявили всю эту пустыню, вырыли более 350 километров шахт, а процент несчастных случаев на производстве у нас в 10 раз ниже, чем в любой нефтедобывающей компании",— гордо заявляет инженер Патрик Роу... Инциденты все же были. В 1985 году фильтры не сработали, и во время вентиляции произошла утечка радиации. А в 1986 году… в результате утечки подверглись облучению электронные измерительные приборы стоимостью в 20 миллионов долларов. Только последний барьер, железобетонный, воспрепятствовал выходу радиации из туннеля "Н". А вот диалог с одной из женщин, живущей в городке поблизости от полигона "Страх перед бомбой? Абсолютно никакого. Я и приехала-то сюда с надеждой найти работу в центре испытаний, потому что знала, что зарплата хорошая и работа тоже. А радиоактивность? Я не вижу причин для беспокойства. Мой дядя проработал там почти 20 лет, и у него не было никаких проблем, Можно ли поговорить с дядей? Нет, он умер. От чего? Рак желудка”

Итак, невадский полигон самый безопасный в мире. Тогда исходя из логики наших военных, Семипалатинский полигон вдвое безопасней. Ну, подумаешь, случаются иногда выбросы газов, так ведь благородных, а больше-то ведь ничего? Беда в том, что большего мы просто не знаем. Но я бы покривил душой, если бы не сказал, что большинство населения полигона (из тех, с кем пришлось общаться) наших опасений не разделяло. Один из офицеров вообще заявил, что, выступая за прекращение экспериментов, мы ослабляем ядерный щит родины. На что Олжас Сулейменов (упрек относился к движению Невада") ответил:

— Любой щит должен быть таких размеров, чтобы своей тяжестью не придавил того, кого он должен защищать.

Я ходил по улицам секретного города. Он был вполне обычным, если бы не одна деталь, поразившая меня, может быть, сильнее, чем вид разодранной трещинами земли в эпицентре эксперимента. В Городе нет и не было кладбища. Это не означало, что люди здесь бессмертны. Это означало, что по соображениям секретности родственники умерших в Город не допускались, поэтому предлагалось хоронить (на выбор) либо в ближайшем открытом городе, либо везти умершего на его родину. Почему это меня так поразило? Стоя в центре сквера у памятника Игорю Васильевичу Курчатову (он тут жил и работал с 1949 по 1955 год как гласила мемориальная доска на фасаде дома напротив), я думал, к каким нелепостям иногда приводит секретомания. Что случится, если я скажу, что название города начинается на "К"? Что случится, если кто-то из моих соотечественников догадается? Тем более что американцы, а значит, и весь мир, давно знают об этом.

 

Юрий ЛУШИН

 

  • СЕМИПАЛАТИНСКАЯ… | ВОПРОС ПОСТАВИЛА… | ПОЭЗИЯ



  • Hosted by uCoz